Небезынтересным является вопрос, насколько сама Елизавета была в курсе махинаций Сесила и Ридольфи (если последний действительно являлся агентом английской разведки)? В ответ, видимо, следует сказать, что Сесил не считал нужным посвящать королеву в работу своего ведомства. Иначе трудно объяснить, что как раз во время ареста Байи Елизавета, которой претил шустрый Лесли, чрезмерно, по ее мнению, ревностно отстаивавший интересы Марии Стюарт, повелела отослать епископа из Лондона к его государыне. Однако такое повеление явно путало все карты Сесила — ему было необходимо, чтобы Лесли не встретился с Марией Стюарт, о планах которой он ведь знал только со слов Ридольфи. Поэтому в сохранившемся дневнике Лесли 14 апреля (уже через день после того, как Байи был заключен в Маршалси!) сделана такая запись: «Милорд Берли сообщил мне, что, хотя королева (Елизавета. — Е. Ч.) предписала мне отправиться к королеве, моей повелительнице, он добился для меня разрешения остаться». Чтобы вырвать у Елизаветы это разрешение, Сесилу пришлось приложить немалые усилия, и, конечно, он сделал это вовсе не из благорасположения к Лесли. Дело в том, что удаление посла Марии Стюарт из Лондона в то время, когда там должен был собраться парламент, стало для Елизаветы своего рода вопросом личного престижа и торжества над содержащейся под стражей, но не покорившейся соперницей. Перед взрывом королевского гнева Сесил должен был отступить и 12 апреля составил письмо, оскорбительно разъяснившее Марии Стюарт причины высылки ее посла. Однако припадки ярости и упрямства продолжались у Елизаветы недолго, а Сесил был слишком опытным придворным, чтобы не суметь переждать бурю и добиться своего при наступившем затишье. По-видимому, уже 13 апреля ему удалось изменить королевскую волю — Лесли остался в Лондоне. Этот эпизод становится необъяснимым, если предположить знакомство Елизаветы с хитроумными планами ее главного министра.
Через несколько месяцев, 13 июля, в дневнике Лесли появляется запись о том, что за него удалось замолвить словечко перед фаворитом Елизаветы графом Лейстером, но что, однако, ничего нельзя решить до возвращения лорда Берли, который уехал в свою сельскую резиденцию и вернется только через восемь дней. На следующий день, 14 июля, французский посол просил за епископа саму королеву — Елизавета обещала допросить Лесли и отослать его к Марии Стюарт, а потом в Шотландию. По-видимому, об этом был немедленно извещен Сесил, поспешивший вернуться в Лондон по крайней мере.17 июля (запись об этом в дневнике Лесли), а не 21-го, как это предполагалось ранее. После возвращения лорда Берли всякие разговоры о высылке Лесли разом прекратились. Кроме того, надо учитывать, что, если для Сесила Норфолк явно становился противником в борьбе за власть и сторонником противоположного курса во внешней политике, сама Елизавета еще далеко не решила, следует ли считать герцога человеком опасным для трона. Королева даже благосклонно отнеслась к многочисленным просьбам выпустить Норфолка на свободу, так как он перестал защищать интересы Марии Стюарт. Таким образом, трудно вообразить, что Сесил был откровенен со своей госпожой во всем, что касалось «заговора Ридольфи». Конечно, Сесил должен был считаться с тем, что Елизавета каким-то образом узнает правду, но всегда была возможность свалить ответственность на Ридольфи, в крайнем случае на находившегося в Париже Уолсингема, переждать вспышку королевского гнева, который лорду Берли много раз пришлось испытать на своем веку, и вернуть все в прежнюю колею. Однако, пока Елизавета не приняла окончательного решения о казни Норфолка, оставалась опасность, что королева передумает. Ей многократно твердили, что исключительное милосердие будет сочтено за признак исключительной слабости. Берли было особенно важно, чтобы у Елизаветы не возникло и подозрения в его личной заинтересованности. Поэтому лукавый Сесил вызвался вместе с сэром Николасом Беконом внести залог за осужденного. И тут очень кстати был раскрыт еще один заговор, на этот раз ставящий целью убийство самого лорда Берли.